Владимир Плотников - По остывшим следам [Записки следователя Плетнева]

— Соня!

Занавеска распахнулась. Из-за нее вышла худенькая приятная девушка в зеленой юбке и красной кофточке, с черным платком на плечах. Под платком я сразу заметил бусы, точно такие, какие искал, но… без подвески.

— Здравствуй! — сказал я девушке. — Где ты взяла эти бусы?

— Ленька подарил, — ответила она.

— Брат ее, — пояснила цыганка с ребенком.

— А где же лист с жуком?

— Сейчас принесу, — ответила Соня и скрылась за занавеской.

Я ждал в уверенности, что не через минуту, так через две вся снизка будет у меня в руках!

Из-за занавески выскочил босой мальчишка, повертелся возле старика, зашлепал ногами к сеням, захлопнул за собой дверь. А Сони все не было. «Ничего, сейчас все выдаст!» — успокаивал я себя. Наконец, цветастый лоскут заколыхался снова… Соня отвела его рукой и вышла. Не только без подвески, но и без бус. Я остолбенел: «Неужели меня околпачили?!» — и, сцепив зубы, спросил:

— Где бусы?

— Какие бусы? — удивилась девушка.

— Те, что были на твоей шее!..

— Никаких бус у меня не было. Вам просто показалось, — спокойно ответила Соня, а цыганка с ребенком, наступая на меня, затараторила:

— Показалось тебе, красавец, показалось… Рано ей еще бусы носить, девочка она…

— Где Ленька?! — чуть не крикнул я от досады.

— Во Псков с женой уехал… — прохрипел старик.

Я повернулся и, не говоря больше ни слова, вышел из избы. Даже обыск делать не стал, потому что черта в ней можно было спрятать, не то что бусы. Цыган же допрашивать было не о чем…

Кузьмич ждал меня у себя дома.

— Ну, как? — спросил он, едва я появился на пороге.

— Никак…

— Это почему же?

— Потому что дурак я. Надо было брать эту Соньку сразу за бусы, да с понятыми… Тогда бы не спрятала.

— Н-да-а, — протянул бригадир. — И как же теперь?

— «Как теперь, как теперь?» Тебя буду допрашивать, вот как!

— Больше ничего не надумал? Какой я свидетель? Бусы — да, видел, а что ворованные они, только от тебя и узнал… Сам себя и допроси, коли нужно, а я при чем?

— Вот и запишем: когда, какие бусы, у кого видел, а откуда они — не знаешь.

— Зачем тебе это? — никак не мог понять Кузьмич. — Какая тебе от таких моих слов польза?

— А та хотя бы, что в деле будет видно: бусы после кражи сбывались здесь, в деревнях.

Я достал протокол и принялся заполнять его.

— Слушай, может не надо, а? — взмолился бригадир. — В жизни ни разу допроса с меня не сымали. Ведь по судам затаскают, работать не дадут. А что я знаю? Ничего. Не будем, а?

Но я остался неумолим. Вечером, перед тем как расстаться, Кузьмич сунул мне сверток с вялеными лещами: — Приезжай летом, рыбалку организую. Поди умаялся с этими своими допросами…

В Зайцево я вернулся в полной темноте. Обратный путь показался мне короче, может быть, потому, что он уже был знаком, а может, из-за того, что на всем его протяжении я не переставал казнить себя за допущенный промах.

Когда я вошел в избу участкового, новый прилив злости охватил меня. В натопленной, прибранной и залитой светом горнице Коля Кислицын, Иван Васильевич и его жена, как ни в чем не бывало, играли в домино. Сынишка участкового, сидя на коленях у матери, таскал из «базара» кости и строил домики.

Заметив недоброе в моем взгляде, мужчины привстали.

— Ты что, Михалыч? — спросил участковый.

— Я догадываюсь, — засмеялся Кислицын. — Михалыч привез ящик с бусами и злится, что мы не только оркестра не заказали, но даже на крыльцо не вышли, чтоб встретить!

— Почему вы не в клубе? — спросил я, чуть не выругавшись.

— Делать там нечего, — ответил Кислицын. — Получай улов…

Он снял с проигрывателя и осторожно подал мне сложенную вдвое газету. Я развернул ее. Две снизки янтарных бус с листьями и жуками чуть не выскользнули на пол.

— Значит, все правильно?! — обрадовался я.

— Правильно-то правильно, а не маловато?

— Ничего, пока хватит. Главное, есть за что уцепиться, остальное — дело времени. Рассказывайте, как удалось?

— Элементарно! — весело ответил Кислицын. — Сначала махнулся с Иваном: он мне полушубок и сапоги, я ему — галстук. Потом пошел в клуб. Девчат и парней собралось там довольно много. Своего баяниста не было. Заболел, что ли. Стали ждать какого-то Гришку Ухова из леспромхоза. Я тем временем присматривался к местным красавицам. На одной эти бусы приметил, затем на другой. Познакомился с первой, предложил погулять, пока танцы не начались. Согласилась. Вывел и думаю: куда теперь? Сельсовет-то закрыт! Вдруг вижу:

Ваня по дороге топает. Передал ему, а сам за второй. Составили акты, взяли объяснения. Бусы, по их словам, подарил им Гришка-баянист, то есть Ухов, еще осенью. Потом я снова пошел в клуб, но застал там только несколько человек. От них узнал, что Гришка приходил, сыграл один танец и был таков. Все и разошлись.

— Молодцы, ребята! — похвалил я своих помощников. — Большое дело сделали!

— Ну а у тебя как? — спросил участковый.

— По нулям…

— Жаль, — посочувствовал мне Кислицын и предупредил: — Завтра ты будешь допрашивать этих пигалиц, они вызваны на девять часов в сельсовет, а я махну в Новгород. Надо и свои дела подтолкнуть. Если что — Ваня поможет.

Заночевал я у участкового, а утром пошел в сельсовет. Маленькие, белокурые и розовощекие «пигалицы» уже ждали там. Обе были в пуховых красных шапочках, красных сапожках, только у одной — Гали — пальто было синим, с черным воротником, а у другой — Вали — зеленым, с коричневым. Галя и Валя подтвердили свои объяснения. Фотографий Ухова у них не оказалось, они смогли дать только его словесный портрет: высокий, широкоплечий, блондин, стрижка короткая, лицо правильное, продолговатое, глаза серые, одет в шапку-ушанку черного цвета, черный ватник, зеленую гимнастерку, брюки, сапоги. Возраст — примерно 25–28 лет. Ни родинок, ни вставных зубов, ни татуировок они у него не видели.

К концу разговора с ними в сельсовете появился участковый.

— Слушай, Иван Васильевич, позвони-ка в леспромхоз, — обратился я к нему. — Мне что-то не нравится ранний уход Гришки из клуба. Прозондируй, на работе ли он.

Участковый ушел. В соседней комнате он долго стучал по рычагу телефона, бранился с телефонисткой, еще с кем-то, потом умолк.

— Ухов взял расчет, — сказал он, возвратясь.

Я посмотрел на него, ничего не понимая:

— Как расчет?

— Так. Сегодня утром подал заявление, попросил срочно уволить. В полдень получил документы, забрал вещи и уехал. Даже деньги не стал ждать, сказал, что потом пришлет адрес.

— С кем ты говорил?

— С директором.

— Это бегство! — воскликнул я. — Срочно организуй машину на Пролетарку! Нельзя терять ни минуты!

Иван Васильевич выбежал на шоссе. Мимо него в сторону Москвы проносились, обдавая поземкой, грузовики и легковушки, но машин в обратном, нужном направлении, как назло, не было.

Наконец участковому удалось остановить какой-то фургон. Я схватил портфель и, на ходу надевая пальто, выскочил из сельсовета.

Начальник райотдела милиции сидел за столом и что-то писал.

— Кажется, мы напали на след! — выпалил я, войдя в его кабинет.

Потапов поднял голову; его красное, обветренное лицо расплылось в улыбке.

— Во-первых, здравствуй, — сказал он, — а во-вторых, сядь и выкладывай все по порядку…

Я рассказал ему о новостях.

— Чем же тебе помочь? — задумался Виталий Павлович. — Давай-ка наведем справки в паспортном столе и в военкомате. Если твой Гришка был прописан — узнаем где, если выписался — нам скажут, когда и куда. В военкомате проверим, не снялся ли он с учета.

Через несколько минут зазвенел телефон. Потапов снял трубку и, многозначительно поглядывая на меня, стал повторять чьи-то слова:

— Так, так… среди прописанных не значился… в деревнях мог жить без прописки. Спасибо.

Он повесил трубку. Потянулось томительное ожидание. Я встал и подошел к окну. Мне казалось, что вот сейчас Гришка ускользает от меня не в одной, так в другой машине.

— Что-то долго молчит военкомат, — не выдержал я. — Давайте побеспокоим их еще раз.

В это время раздался телефонный звонок.

— Слушаю, — сказал Потапов. — Наконец-то… Что?! Час назад снялся с учета? Оперативно… И куда выбыл? Неизвестно…

Он закурил и сочувственно посмотрел на меня:

— Не отчаивайся. Надо думать, махнул в Новгород. Ближайший поезд из него идет на Чудово, а оттуда можно податься куда угодно — и с концами… Фотокарточка-то есть?

— Нет, — ответил я. — Только словесный портрет.

— Вот что, — предложил Виталий Павлович. — Попробую связать тебя с новгородским угрозыском, договаривайся сам.

Через некоторое время он подал мне трубку:

— Говори.

Я схватил ее и услышал голос Кислицына: